Максимилиан Волошин и Первая Мировая война.
Творчество Волошина стояло особняком в когорте литературных исканий Серебряного века. Сам Максимилиан Александрович сознательно не становился в позу непризнанного гения, но постоянно отстаивал право на самостоятельную позицию. В полной мере это проявилось в его отношении к начавшейся в августе 1914 г. мировой войне. Он принял ее как данность, свидетельствующую о колоссальном духовном недуге европейских народов. Его позиция — это спокойный пророческий взгляд на кризис европейской цивилизации и безусловная надежда на отрезвляющее воздействие тяжелых испытаний на души воюющих противников.
Действенный пацифизм, в понимании Волошина, представлял собой не устранение и невмешательство в совершающиеся кровавые события, а активное противостояние им, война духа против демонов насилия. Начало Первой мировой войны застало Волошина вдали от России. Выехав в июле 1914 г. в Швейцарию, он увидел Европу в состоянии предвоенной истерии. Газеты, митинги, толпы с развевающимися знаменами, «казалось, что я переживаю фантастический сон, что я кинут в неведомые века и в неизвестную страну, быть может европейскую, но после ее завоевания монголами». Между тем это был вполне мирный Будапешт. Европейские страны срочно закрывали свои границы. Как отмечал Волошин, ему всюду удавалось попасть на последний поезд, последний пароход. В последний мирный день, 31 июля, он оказался в Дорнахе.
Собравшаяся в этой швейцарской деревне интернациональная община исповедовала особое интеллектуальное учение, разработанное Рудольфом Штейнером и получившее название антропософии.
1915 г. стал весьма плодотворной вехой в творчестве Волошина Он написал более десятка проникновенных стихотворений, пронизанных христианским мирочувствованием. Они вошли в книгу «Anno mundi ardentis 1915», которая была издана через год. Апокалиптические настроения (под которые были стилизованы многие стихотворения) лишь частично затронули сознание Волошина, скорее он рассматривал мировую войну как чистилище, в горниле которого происходит рождение новых душ, способных возвестить новую истину.
Сам Волошин, повторял в письмах к близким, что «это война не национальная, не освободительная… Это борьба нескольких государственно-промышленных осьминогов… Идут на войну и святые и мученики. Но все это для того, чтобы стать желудочным соком в пищеварении осьминога». В дни всеобщего безумия поэт призывает к аналитическому спокойствию: «Надо теперь не судить, кто прав, кто виноват. А понять, исчислить, анатомировать, расчленить те силы, что составляют войну… И корень всего этого лежит в сознании своего культурного превосходства и того одичания морального, которое ведет за собой современная промышленность (как можно больше дешевых и безобразных предметов), торговля (завоевание рынков — покупай или убью!) и политика (право сильного, институт компенсаций)». Год, проведенный во Франции, укрепил свойственную Волошину независимость суждений и твердость позиции. В начале апреля 1916 г. он возвращается на родину.
«Единственное желание — определенное и ясное, которое у меня есть в этой войне, — это, чтобы Константинополь стал русским. Что это внесет в Россию, страшно думать…. В Константинополе я вижу, прежде всего, религиозный центр для России, именно там вижу моральное кипение, из которого выплавится нравственный лик славянства». Этот всплеск русской души поэта, откликнувшейся на «…притязания русского правительства, — был неуместен в провинции, жившей совершенно другими представлениями. Единственным крупным поступком Максимилиана Александровича в этот период стало письмо военному министру Д.С. Шуваеву, датированное ноябрем 1916 года. Его автограф сохранился в бумагах поэта, но было ли оно получено министром или хотя бы отослано ему, исследователями пока не установлено. Возможно, власти, зная о взглядах поэта, предпочли избежать скандала, выдав ему белый билет под предлогом физической непригодности к военной службе. Это был пацифистский манифест поэта.
В феврале 1917 г. в России разразилась революция. Русская и мировая история вступила в новую эпоху. Волошин продолжал оставаться над схваткой, и такая позиция требовала не меньшей твердости, чем открытая борьба на стороне одной из группировок. «Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали; я их ожидал давно и в формах еще более жестоких», — констатировал поэт. Взгляд художника улавливал не столкновение социально-экономических и политических сил, а глубокий метафизический изъян в самой человеческой истории. Но мировые потрясения наложили неизгладимый отпечаток на поэтическое творчество Волошина – его историко-революционный цикл можно назвать поэтическим протоколом переломной эпохи.
Материал подготовлен на основе статьи Ю.Л.Епанчина.
#Панорамарусскойкультурыклассикаисовременность при поддержке #Фондпрезидентскихгрантов.
