Писатель, если только он
Есть нерв великого народа…
(Яков Полонский)
Когда утверждают, что писатель в России есть «нерв великого народа», то имеют в виду традицию, идущую ещё из второй половины XIX века, когда «золотой век русской культуры» породил множество великих имён литераторов, составивших славу и блеск русской цивилизации перед лицом всей мировой культуры.
Творцы русской литературы всегда пытались проникнуть в духовный мир человека, разобраться в корнях добра и зла, что живут в человеческом духе, разобраться в той вечной борьбе Бога и дьявола, полем противостояния которых являются души и сердца людей. Работа эта была напряжённейшая, и подчас приводила к гибели самого творца, вдруг решившего, что своим огнепальным словом он может изменить несовершенный мир.
Всеволод Михайлович Гаршин (2 (14) февраля 1855 – 24 марта (5 апреля) 1888) русский интеллигент, родившийся в памятную эпоху великих реформ, положивших конец крепостничеству в России, был тем самым русским талантом, что взялся за непомерный труд исправления общественных нравов. То есть выступил продолжателем в литературе традиций Гоголя, Достоевского… Он успел сделать на этой стезе совсем немного. Всё его творчество составляет не более 30 рассказов и умещается в одной книге, но книга эта «томов премногих тяжелее», так как каждый рассказ удивительного писателя – это исповедь души человеческой, исповедь, срывающаяся почти на крик от внутренней невыразимой душевной боли.
Первое же его произведение – рассказ «Четыре дня» поразил читателей и сразу составил начинающему писателю литературное имя. Речь в рассказе шла о событиях русско-турецкой войны 1878-79 годов. На эту войну молодой студент Горного института в Санкт-Петербурге пошёл добровольцем, увлекаемый патриотическим подъёмом, который тогда был силён в русском обществе.
На войне волонтёр Гаршин проявил себя как отважный боец, и даже совершил настоящий воинский подвиг – под сильным огнём неприятеля поднял в атаку подразделение солдат. Сам был ранен, но атака завершилась удачей, была взята первая линия неприятельских окопов. Рядовой Гаршин был отмечен Георгиевским крестом и получил первый офицерский чин, войну закончил поручиком. Но он не любил распространяться о своих воинских подвигах, война запомнилась ему другим…
«Я помню, как мы бежали по лесу, как жужжали пули, как падали отрываемые ими ветки, как мы продирались сквозь кусты боярышника. Выстрелы стали чаще. Сквозь опушку показалось что-то красное, мелькавшее там и сям. Сидоров, молоденький солдатик первой роты (“как он попал в нашу цепь?” – мелькнуло у меня в голове), вдруг присел к земле и молча оглянулся на меня большими испуганными глазами. Изо рта у него текла струя крови. Да, я это хорошо помню. Я помню также, как уже почти на опушке, в густых кустах, я увидел… его. Он был огромный толстый турок, но я бежал прямо на него, хотя я слаб и худ. Что-то хлопнуло, что-то, как мне показалось; огромное пролетело мимо; в ушах зазвенело. “Это он в меня выстрелил”, – подумал я. А он с воплем ужаса прижался спиною к густому кусту боярышника. Можно было обойти куст, но от страха он не помнил ничего и лез на колючие ветви. Одним ударом я вышиб у него ружьё, другим воткнул куда-то свой штык. Что-то не то зарычало, не то застонало. Потом я побежал дальше. Наши кричали “ура!”, падали, стреляли. Помню, и я сделал несколько выстрелов, уже выйдя из лесу, на поляне. Вдруг “ура” раздалось громче, и мы сразу двинулись вперёд. То есть не мы, а наши, потому что я остался. Мне это показалось странным. Ещё страннее было то, что вдруг все исчезло; все крики и выстрелы смолкли. Я не слышал ничего, а видел только что-то синее; должно быть, это было небо. Потом и оно исчезло».
Так русский солдат остался лежать на поле боя раненым в ногу. Он не мог подняться, а цепи наших бойцов ушли куда-то далеко вперёд. И над ним светило и жгло его лучами жаркое балканское солнце. И на поле боя он пролежал четыре страшных дня и ночи, и умер бы, конечно, забытый всеми, но его спасла фляжка воды, что была найдена им на поясе убитого им турка. Того самого, кого он сам пропорол штыком. То есть поверженный им враг спас ему жизнь… О многом передумал русский солдат, пока его, наконец, нашли санитары и отнесли в полевой госпиталь. А в госпитале весёлый хирург, весёлый, оттого, что эта наигранная весёлость спасала его от сумасшествия, после всего того, что он видел постоянно, весело сказал ему: «Ну, счастлив ваш Бог, молодой человек! Живы будете. Одну ножку-то мы от вас взяли; ну, да ведь это пустяки. Можете вы говорить?
Я могу говорить и рассказываю им всё, что здесь написано».
Всё это случилось не с самим Гаршиным, он, к счастью, не был так тяжело ранен, но он узнал немало таких случаев на войне и правдиво обо всём писал. И это стало основным приёмом его творчества – писать всегда только правду, и в этом смысле он был не художником слова, а кричащей болью человеческой.
Образованная публика была поражена явлением такого таланта и первый же опубликованный его рассказ, вот эти «Четыре дня», сделал его знаменитым. Но такая высокая нота, забранная им с первого же его произведения, требовала от него и соответствующего продолжения в будущем. И он пытался следовать этому в своём творчестве, но такое перенапряжение душевных сил привело его к неизлечимой нервной болезни.
Гаршина обвиняли в пацифизме, ведь он явно отрицательно относился к войне, к насилию вообще, но ведь он имел на это право, ибо никогда не отсиживался в тылу, а сам прошёл весь путь солдата на полях сражений. И он просто пытался разобраться в себе, и в людях, идущих на войну добровольно.
Отсюда его большой рассказ «Трус», в котором его герой не любит войну, сомневается в её необходимости, и в условиях всеобщего патриотического подъёма осмеливается заявлять об этом в обществе. И сразу же получает звание труса, ибо никто не хочет его понимать – он ведь не выступает против защиты славян от насилия со стороны османов, он в принципе порицает войну, как метод разрешения споров в человеческом сообществе. Но его никто не понимает, напрочь отказываются понимать, и обвиняют в обыкновенной трусости. И он вынужден, чтобы снять с себя это клеймо, добровольцем записаться в армию и отправиться на фронт, на Балканы, сражаться с турками. И погибает в первом же бою… А в обществе своих знакомых его так и продолжают величать трусом те люди, которые очень любят произносить громкие и воинственные патриотические речи, но сами ни в какую армию не записываются, защищать страну на фронт и не думают идти.
Несправедливость, человеческая чёрствость и душевная глухота – становятся лейтмотивом творчества Всеволода Михайловича, найдя отражение во многих его произведениях.
Столкновение с этой глухотой большого русского таланта особенно ярко выразилось в рассказе «Художники». Это, большой рассказ, который можно считать и повестью. Там главный герой художник Рябинин всё пытается создать такое художественное произведение, которое разбудило бы сердца и души людей, повернуло бы их к милосердию и состраданию к болям человеческим. То есть, ни много ни мало – исправило бы человеческое общество!.. И всё это силой искусства. Это становится его навязчивой идеей, и он создаёт такое произведение, вложив в него всю силу своего таланта. На картине изображён рабочий на машиностроительном заводе, измученный тяжёлой работой внутри строящегося парового котла, где он клепает этот котёл, причём с внешней стороны котла практически на него обрушиваются удары тяжёлого молота, загоняющего заклёпки в сталь, а он удерживает их изнутри. Работа смертельная, выполняющие её рабочие долго не живут и потому на эту работу посылают провинившихся в чём-то работников. И никому их не жалко. А вот художник с большой силой изобразил такого несчастного человека, надеясь вызвать к тому сочувствие зрителей его картины. И зрители на выставке действительно оценивают его произведение, говорят о превосходной композиции, о цветовом решении, об экспрессии… о чём угодно, но только не о страданиях человеческих! Никто не сочувствует гибнущему рабочему, сердца людей остаются глухими. И талантливый художник Рябинин убеждается в том, что искусство бессильно изменить мир, бессильно исправить людей. И он бросает живопись навсегда.
Такова трагедия художника. Она относится, прежде всего, к самому Гаршину.
Какие бы пронзающие душу рассказы он не писал, а общество людей продолжало жить по своим жестоким законам. Писатель пытается заступиться за террориста Млодецкого, который стрелял, но безуспешно, в министра внутренних дел Лорис-Меликова, чиновника либерального, пытавшегося даже ввести первую Конституцию в России и уже получившего на это одобрение царя Александра II. Террористу вынесен смертный приговор, Гаршин накануне казни является на приём к министру и умоляет его помиловать преступника, доказывая, что такое помилование внесёт успокоение в общество, гуманность властей пробудит и сочувствие в революционерах и они откажутся от практики террора.
Михаил Тариэлович Лорис-Меликов, человек тогда всемогущий, облечённый огромными полномочиями от царя, обещает взволнованному писателю отменить казнь, но… на следующий день Гаршин узнаёт, что приговор приведён в исполнение.
Всеволод Михайлович Гаршин, звезда которого в русской литературе разгоралась тогда с необычной силой, сходит с ума. Он становится пациентом психиатрических клиник, но до конца жизни уже не сможет выздороветь окончательно.
Он ещё напишет самое пронзительное своё произведение «Красный цветок», в котором выведет образ безумца, возомнившего себе, что всё зло мира сосредоточено в красном цветке мака, растущего под окном психиатрической лечебницы и ему надо уничтожить этот цветок. Тайком ночью он выбирается из окна клиники, срывает злополучный цветок и прячет его у себя на груди, зная, что всё зло мира он принял на себя и умрёт после этого, но мир будет спасён. Он похож на того солдата, что бросается на амбразуру ДОТа, чтобы закрыть своей грудью пулемёт. Только во времена Гаршина не было ещё пулемётов, и писатель всё сказал о себе самом. Всеволод Михайлович Гаршин, не перенеся всю боль мира, не справившись с задачей спасти всё человечество, покончил жизнь самоубийством, бросившись в пролёт лестницы, накануне своего отъезда на Кавказ, на лечение, когда над больным на минуту был ослаблен надзор… Но разве его жизнь и смерть были напрасны?..
Станислав Зотов Специально для «Столетия»
